Цивилизация
Разговоры о русском мате в публичном поле всегда приобретают социокультурный оборот. Мы постоянно обсуждаем, как его использовать, можно или нельзя это делать, стоит ли его уже запретить и как это лучше сделать — законодательно, например. Вот сейчас пытаются ограничить эту лексику в соцсетях, что широкая общественность активно поддерживает (или осуждает), РПЦ высказывается за полный запрет мата в русскоязычном сегменте интернета.
Однако никто всерьез не задумывается, откуда вообще в русском языке взялась обсценная лексика и какова ее природа. Мы удовлетворяемся поверхностным представлением о том, что мат пошел от монголо-татар, или тем, что слышали краем уха о берестяных грамотах XII века. Почему-то куда больше науки нас интересует правовая или околоправовая повестка.
Мы готовы бесконечно обсуждать, почему Сергей Шнуров ругается в песнях, а Иосиф Пригожин это осуждает, — нам интереснее быть свидетелями вечного спора между сакральным и профанным в лице артистов и политиков. Но прежде чем разобраться с сегодняшним состоянием мата, хорошо бы уделить внимание научному аспекту.
Мат — это табу, то есть сакральный, культурный и естественный запрет по самой своей природе. Очевидно, настолько сильный и пугающий, что у нас даже появился закон, запрещающий мат в искусстве. Запретить запретное — это достойный уровень постиронии, но интересно другое: почему эти слова имеют такой странный статус и почему именно они?
Теория про иго наукой даже не рассматривается: никакие злобные татары ничего нам не насаждали, и ничего мы из их сакральных низов не черпали. Все основы русских матерных слов — славянские.
Не используя сами слова, чтобы не фраппировать аудиторию и не вызвать праведный гнев надзорных органов, уйду в этимологию — науку о происхождении слов.
Слово, которым мы называем мужской половой орган, имеет праиндоевропейские, общеславянские и праславянские корни, и что самое удивительное — те же, что и у вполне цензурного слова «хвоя». Оба объекта — нечто вытянутое с семенем на конце.
Женский половой орган пришел к нам из праиндоевропейского, а родственник его обнаружился в праславянском языке (там это был глагол, который можно было бы обозначить словом «трахать»).
Очень похожий на современный, но праславянский корень можно найти и у матерного глагола, означающего «совершать половой акт».
В эту веселую компанию включают четвертое слово, на первый взгляд безобидное: древнерусское «блясти» — «заблуждаться, ошибаться»; его старославянский родственник означал «лгать, обманывать». У них есть и английский братец blend — «перемешивать». Вот вам и еще одна загадка: как в современном языке сосуществуют нейтральное слово «заблуждаться» и та его родственница, которую нельзя называть на законодательном уровне? То же справедливо и для «хвои», о чем мы уже говорили.
Почему же этим ребятам досталась такая непростая судьба и что еще хуже — праведный гнев Иосифа Пригожина? Дело в том, что именно обсценная триада была необходимым элементом магических действий и языческих ритуалов, связанных с совокуплением. То есть слова, называющие половые органы и сношение, прежде имели очень большую силу. Для древнего человека мат — это заклятие, слово-действие.
Ученые предполагают, что мат появился в период мифологического матриархата и культа Матери-Земли. Тогда основой верований наших предков был сюжет о браке Земли и Неба. Небо оплодотворяло Землю — Земля давала плоды. Их любви пытался помешать пес или волк — он же змей в более позднем библейском сюжете. Естественно, помешанные на почве культа почвы, наши предшественники наплодили множество ритуалов, связанных с «беременностью» земли. В том числе они сами катались по ней, имитируя совокупление. Конечно же, те самые магические слова были необходимы во всех свадебных и сельскохозяйственных ритуалах.
Пока все выглядит довольно безобидно и никак не объясняет, при каких обстоятельствах «три главных слова» получили свои проклятые гены.
Подсказку дает Б.А. Успенский — советский и российский лингвист, историк языка и культуры. В своей работе «Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии» он рассказывает о ключевой для русского мата формуле: «пес *jebh- твою мать». Современное «*jebh- твою мать» — это усеченный вид исходной формулы (то есть уже без пса). Обратите внимание, что современный глагол совокупления стоит в форме прошедшего времени «(что делал?) твою мать», а действующий субъект (пес) — утрачен. Сегодня мы пользуемся этой формулой как восклицанием, не направленным ни на чью мать.
Лингвисты, культурологи, семиотики и антропологи предприняли попытку реконструировать магические практики, в которых эта формула могла существовать, — и тут все прояснилось.
В.Ю. Михайлин, филолог и антрополог, в своей работе «Русский мат как мужской обсценный код» предлагает нам по-настоящему страшный сценарий. Итак, Бог-Небо (или Громовержец) и Мать-Земля состоят в браке. Им противостоит хтоническое божество, принявшее обличие пса/волка, который как раз эту самую Землю, скажем так, совокуплял и таким образом бессовестно делал из нее блудницу.
Кстати, пес/волк обитал как раз там, где ему обитать положено и сегодня, — в лесу. Но не в простом лесу, а в месте трансформации: наши предки верили в то, что для перехода на новый уровень жизни в новом статусе (невеста — жена, мальчик — мужчина/воин) нужно пройти длительный и тяжелый обряд перерождения — инициацию. Территорией такого превращения считался лес — место смерти.
Там, вдали от чистых, плодящихся на святой земле женщин, обитала всякая нечисть. Например, Яга, жрица инициации, намывающая будущих покойников (ведь из большого уважения к Земле тело перед похоронами нужно как следует помыть). Туда же вывозили невест — покойниц, которые должны оплакивать свой последний час перед смертью и рождением в новом статусе жены. Хороший тамада и конкурсы интересные.
То, что делается в лесу, должно остаться в лесу и строго запрещено на территории действия домашней магии. Неосвоенная природа — место охоты и войны — была противопоставлена магическому «культурному центру» — месту женской природы. Именно в лесу молодые люди проходили инициацию, которая состояла в их магическом превращении в волков. Спонсором веры в это действо было синкретичное мышление наших предков и доступные им галлюциногены.
В работе доктора исторических наук, антиковеда А.И. Иванчика «Воины-псы: мужские союзы и скифские вторжения в Переднюю Азию» читаем, что для всего индоевропейского ареала, а также для многих других, не-индоевропейских народов, доказано существование воинских мужских союзов, члены которых считали себя псами/волками. Мужчины-волки должны были жить вдали от поселений и вести себя по-волчьи. Иванчик пишет: «Очевидно, с тем же представлением связана индоевропейская правовая формула, согласно которой убийца «становился» волком, из которой развились значения «человек вне закона, преступник». Вот они — истоки интереса современных заключенных к «волчьей» теме.
Итак, в общей для всех системе перехода из одного социально-возрастного класса в другой мужчина должен был пройти «волчью/собачью» стадию. Результат прохождения инициации — целая куча бонусов: повышение социального статуса, право на брак, на зачатие детей и на самостоятельную хозяйственную деятельность.
Воины-псы вытеснялись в хтоническую зону, а их попытка войти на «человеческую» территорию рассматривалась как осквернение этой территории, насилие над землей-кормилицей. Вернуться к человеческой жизни в новом статусе взрослого мужчины «пес» мог только пройдя финальную стадию обряда инициации, равносильную обряду очищения.
Инициация псов подразумевала неприемлемые в обычных условиях поведенческие стереотипы и демонстрацию маскулинного, табуированного в обыденной жизни поведения. В общем, агрессия, волчья дикость и прочая ликантропическая жесть. В нашем цивилизованном мире мужское «пойдем выйдем» и «отскочим побормочем» — это старый добрый первобытный след желания исключить из конфликтной ситуации всех «магически несовместимых» с ней участников. Дворянские дуэли вдали от жилых помещений и не вовлеченных в конфликт людей — туда же. Как видите, необязательно жить с волками, чтобы по-волчьи выть и наследовать их ритуалы.
Так вот проклятие «пес *jebh- твою мать», по предположению ученых, могло быть формулой магического уничтожения оппонента. Все просто: если пес оплодотворил твою мать, то ты: сын хтонического чудовища, противопоставленного Небу; сам песий сын и сам такое же существо; твоя мать, пережившая коитус с псом, — не женщина, а сука. Таким образом, услышавший в своей стае это проклятие больше не является человеком ни по отцу, ни по матери, ни по месту и обстоятельствам зачатия — он трижды проклят.
А вот и ответ на вопрос о том, почему же наша безобидная блудница попала в группу запрещенных слов: женщина не могла встретиться с псом на территории домашней магии — для этого ей нужно было попасть в лес, заблудиться и остаться там без родственников-мужчин. Такая женщина лишается всех территориально обусловленных магических оберегов и становится законной добычей волка.
Что же насчет остальных матерных слов? Названия частей тела не должны были стать табуированными сами по себе — тем более учитывая особенности прокреативной магии: культ фаллоса и культ плодородия были связаны с жизнью, плодами и деторождением. Так вот, предполагается, что свой табуистический статус слово на букву «х» и слово на букву «п» получили именно в связи с употреблением формулы пса. То есть половые органы участников совокупления — это не части человеческих тел, а половые органы пса и суки-блудницы, поэтому «х» и «п» тоже приобрели статус мата.
Теперь мы знаем, что матерная речь изначально была именно территориальным и гендерным кодом, резко табуированным в «человеческих» магических зонах. Даже теперь, когда мат блокируется в основном из-за его инвективных, «ругательных» функций, у него все еще остается магическая «наследственность» — до недавнего времени его нельзя было произносить при женщине, мат сохранял свои функции мужского обсценного кода.
А что сейчас? Социальные табу утратили первоначальный мифологический смысл, гендерный код отвалился (теперь женщины матерятся наравне с мужчинами), но песья речь до сих пор «оскорбляет слух» — вот такая мощная лексическая генетика.
Мат не печалится по поводу своей десакрализации — теперь у него есть целых 27 новых функций и бесчисленное количество производных. Чем дальше, тем больше он десемантизируется — то есть теряет конкретное значение и прорастает в повседневную речь. Обсценная лексика стала универсальной и в стилистическом отношении — малообразованный человек вставляет блудницу через слово за неимением широкого словарного запаса, а интеллектуал бравирует ею и даже «украшает» свою богатую речь, лихо сочетая половой орган с каким-нибудь термином. Молодое поколение, развращенное Моргенштерном и Шнуровым, использует его чаще, активнее и свободнее — в том числе в качестве «смазки». Скорее всего, эта ситуация будет только прогрессировать.
Меня часто спрашивают: а как ты сама относишься к использованию мата?
Как лингвист я не могу выступать с личным отношением к этой или любой другой лексике. Как и любые другие слова, мат обеспечивает определенную функциональность, а значит, он нужен языковой системе — в противном случае его просто не было бы. Нельзя рекомендовать или не рекомендовать, защищать или не защищать мат, да и в целом язык не нуждается ни в чьей защите.
Любая существующая единица, любая лексика, все, что мы называем языком, — это данность, как и окружающая среда вокруг нас. Мы ничего не можем сделать, даже законодательно — разве что обеспечить какие-то благоприятные условия, чтобы ситуация эскалировалась. Если мы запрещаем мат, например, в искусстве, то делаем запретное притягательным, обращая внимание на него. Далеко ходить не надо: сразу же после ограничения табуированной лексики в соцсетях исследователи зафиксировали увеличение ее количества в публикациях.
Так что, увы или к счастью — вне зависимости от взглядов, ни один формальный запрет не сможет повлиять на экспансию табуированной лексики. Шах и мат, Иосиф Игоревич.
